Газета «Новости медицины и фармации» 5 (494) 2014

Статья опубликована на с. 30 (Мир)

Преданья старины глубокой

Колыбельная

Сейчас трудно установить автора «Колыбельной», написанной в 1934 году. Вернее всего, их было двое — Николай Эрдман, чьи пьесы «Мандат» и «Самоубийца» вошли в классику драматургии, и Владимир Масс — один из создателей оперетты «Вольный ветер». Оба написали сценарий до сих пор популярного фильма «Веселые ребята». По легенде, актер Василий Иванович Качалов на вечеринке у Сталина прочел басни и стихи двух предполагаемых нами соавторов. Наверное, это действительно случилось, потому что Эрдмана и Масса вскоре сослали в ссылку, а их фамилии убрали из титров самого известного советского мюзикла.

В тексте «Колыбельной» упоминается Отто Юльевич Шмидт, вскоре после затронутых в стихотворении событий ставший академиком АН СССР и АН Украины, а затем и Героем Советского Союза. Шмидт вошел в историю как выдающийся естествоиспытатель, как теоретик высшей алгебры. Если интересно, имя ученого тесно связано с Киевом, улица, где он жил с родителями, теперь носит имя нашего великого земляка.

В начале тридцатых годов О.Ю. Шмидт обосновал и организовал освоение Северного морского пути вдоль побережья Ледовитого океана. С его именем связаны экспедиции на пароходах «Седов», «Сибиряков» и «Челюскин», в 1937 году — первая дрейфующая станция СП–1. Прославился ученый и как основатель и первый главный редактор «Большой советской энциклопедии».

Тот, кто думал и сравнивал, тот понимал, что фанфарами, которые сопровождали подвиги его и его коллег, сталинская пропаганда прикрывала зияющие провалы в жизни народа. Как двадцать лет спустя другие достижения, перечисленные в строке песни: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей…»

Басни, прочитанные Сталину в тот злополучный вечер, советские граждане передавали из уст в уста, боясь даже записать для памяти. Убедитесь сами почему.

Вороне где-то Бог послал кусочек сыру…

— Но Бога нет!

— Не будь придира: ведь нет и сыра.

Или еще более откровенный текст:

НКВД пришел к Эзопу

И хвать его за ж..у.

Мораль сей басни ясен:

                                              Не надо басен!

После ХХ съезда партии число храбрых разоблачителей культа личности Сталина стало расти в геометрической прогрессии. Тем дороже голоса протеста, дошедшие до нас из тех мрачных времен. Знаем же, как отреагировали органы на стихи Осипа Мандельштама о «кремлевском горце».

«Колыбельная» относится ко времени, когда Сталин только внедрял культ себя. Вскоре стихи и песни о том, что в Кремле всю ночь горит огонек, что самый главный человек думает о счастье всех людей в стране, наполнили газеты и школьные хрестоматии. На полном серьезе. Тем интереснее сравнить эти гимны и фимиамы с сатирическим первоисточником.

Видишь, слон заснул у стула,

Танк забился под кровать,

Мама штепсель повернула,

Ты спокойно можешь спать.

За тебя не спят другие,

Дяди взрослые, большие.

За тебя сейчас не спит

Бородатый дядя Шмидт.

Он сидит за самоваром —

Двадцать восемь чашек в ряд, —

И за чашками герои

о геройстве говорят.

Льется мерная беседа

лучших сталинских сынов,

И сияют в самоваре

двадцать восемь орденов.

«Тайн, товарищи, в природе

Не должно, конечно, быть.

Если тайны есть в природе,

Значит, нужно их открыть».

Это Шмидт, напившись чаю,

Говорит героям.

И герои отвечают:

«Хорошо, откроем».

Перед тем как открывать,

Чтоб набраться силы,

Все ложатся на кровать,

Как вот ты, мой милый.

Спят герои, с ними Шмидт

На медвежьей шкуре спит.

В миллионах разных спален

Спят все люди на земле…

Лишь один товарищ Сталин

Никогда не спит в Кремле.

Общее собрание общества прикосновения к чужой собственности

Большая зала. Стол покрыт зеленым сукном. На столе против председательского места изящная малахитовая чернильница и колокольчик; против места членов правления — бумага и карандаши. Зала переполнена публикой. Раздается звонок председателя. Все занимают места.

— Имею честь объявить общее собрание открытым. Первый и главный вопрос, который будет предложен вашему обсуждению, это увеличение содержания трем директорам; второй — сложение с кассира невольных прочетов; третий — предание забвению ввиду стесненного семейного положения неблаговидного поступка одного члена правления; четвертый — о назначении пенсии супруге лишенного всех особых прав состояния нашего члена; наконец, пятый — о расширении прав правления по личным позаимствованиям из кассы.

— Ого!

— Что это «ого»? Прошу вас взять назад это «ого». Я не могу допустить никаких «ого». Если вы позволите себе во второй раз делать подобные восклицания, я лишу вас слова. Все эти вопросы существенно необходимы ввиду особых обстоятельств, которые выяснятся из прений. Вам угодно говорить?

— Это я воскликнул «ого», и не с тем, чтобы оскорбить вас. Я сторонник расширения всяких прав и, услыхав вопрос о расширении прав правления, воскликнул «ого». Это значило — я доволен.

— В таком случае я беру назад свое замечание.

— Прошу слова. Как ежели директор, хранитель нашего портфеля, обязанный, например, содействовать... и все прочее... А мы, значит, с полным уважением... и ежели теперича директор, можно сказать, лицо... Я к тому говорю: по нашим коммерческим оборотам...

— Вам что угодно сказать?

— Я хочу сказать, когда, например, затрещал Скопинский банк…

— Вы задерживаете прения и ставите их на отвлеченную почву. Нельзя ли вам просто выразиться, так сказать, реально: да или нет.

— Когда, например, разнесли Скопинский банк, ограбили вдов и сирот... может, и теперь сиротские-то слезы не обсохли...

— Все это верно, но эти слезы — область поэзии. Правлению никакого дела нет до сиротских слез. Позвольте вам повторить мое предложение — стать на реальную почву.

— Мы не знаем этой вашей почвы, а грабить не приказано.

— Стало быть, мы грабили? Правление общества обращается с протестом к общему собранию.

Голоса:

— Вон его! Вон!

— Милостивые государи! Я позволил бы себе так понять это столкновение. Почтеннейший член не совсем уяснил себе предложение председателя, не понял, так сказать...

— Как не понять! Я говорил насчет грабежу. У нас от этого правления в одном кармане смеркается, а в другом — заря занимается.

— Господа! Ревизионная комиссия...

— В милютинских лавках устрицы ест ваша ревизионная комиссия.

— Господин председатель, прекратите этот печальный эпизод и позвольте продолжать прения. Я прошу слова. Если провести демаркационную линию между правлением и вкладчиками...

– Милостивые государи! Я прошу, я требую, я настаиваю, чтобы общество выразило порицание члену, оскорбившему нашего председателя.

Голоса:

— Баллотировать! Шарами! Простым вставанием... (Шум.)

— Я ставлю вопрос на баллотировку простым вставанием. (Считает.) Раз... два... семь... десять. За выражение порицания десять. (За правленческим столом некоторое смущение.) Прошу приступить к прениям.

— Милостивые государи! Вопрос об увеличении содержания весьма важен. К важным вопросам нельзя относиться халатно. Я полагал бы этот вопрос оставить без обсуждения и передать его в комиссию.

Голоса:

— В комиссию! В комиссию!

— Невольные прочеты с кассира взыскать или передать их в ведение прокурорского надзора, а о неблаговидном поступке одного из членов правления приступить к прениям. Нельзя ли нас познакомить с неблаговидным поступком члена правления?

— С юридической точки зрения поступок этот... наша юстиция очень резко разграничивает деяния, совершенные...

— Стащил, вот тебе и юстиция...

— Совершенные по злой воле... Принимая во внимание семейное положение...

— Ну, стащил, это верно!

— В терминологии нашей юстиции нет слова — стащил.

— Ну, можно нежнее сказать: украл.

— Господа, где мы и что мы? Нас пригласили в общее собрание и хотят выворотить наши карманы. Нам предлагают увеличить директорам содержание. За что? Нам предлагают прикрыть хищение кассира. Почему? Нас просят предать забвению какой–то мерзкий поступок члена правления. Просят отереть пенсией слезы супруги лишенного прав состояния хищника; наконец, ходатайствуют о расширении прав членов правления...

— Отдай им сундук с деньгами, а они туда тебе заместо их бронзовых векселей наворотят... Чудесно!

— Бронзовые, как вы изволили выразиться, векселя нисколько не отягощают кассу; если… (Сдержанный смех.) Позвольте мне докончить…

— Позвольте вас остановить. Бронзовые векселя не имеют ничего общего с предложением об увеличении директорам содержания. А так как этот вопрос довольно прениями исчерпан, то я ставлю его на баллотировку. Не угодно ли вам, милостивые государи, приступить к баллотировке по вопросу об увеличении господам директорам содержания? Предупреждаю вас, что отказ ваш весьма невыгодно повлияет на наше прочно установившееся общество...

(Страшный шум. Председатель звонит изо всех сил и закрывает собрание.)

1883 г.