Газета «Новости медицины и фармации» 13-14 (507-508) 2014

Статья опубликована на с. 30 (Мир)

Радикулит

Леонид Лиходеев

В отличие от подагры, которую могут позволить себе лишь немногие, радикулит всегда был общедоступной болезнью.

Когда мои знакомые узнали, что я обзавелся радикулитом, они очень обрадовались. Их радость была мне понятна, поскольку строилась она на истинном гуманизме. Это была радость высокообразованных людей, которые наконец получили возможность отдать народу все свои знания без остатка. И отдать бескорыстно.

Человеческая культура знает только две отрасли, в которых каждый считает себя эрудитом и даже авторитетом. Это искусство и медицина. Но если в искусстве каждый считает своим долгом эрудитствовать непрестанно, без выходных дней и без перерыва на обед, то в медицине необходим соответствующий повод. Здесь повод является детонатором, вызывающим взрыв знаний.

Мой радикулит оказался блестящим поводом для такого взрыва. Я никогда не думал, что люди так осведомлены в области медицины. Я никогда не подозревал, что в этой области существует жестокая борьба мнений.

— Мой дядя, — говорил один знакомый, — избавился от радикулита довольно быстро. В три счета. Он шофер. Он клал под себя грубошерстный свитер, сложенный в восемь раз, и уже через семьдесят четыре километра радикулита как не бывало.

— Чепуха! — убежденно доказывал второй. — Невежество в средневековой форме! Мой брат — тракторист. Он привязывал к трусам две заячьи шкурки, непременно две и непременно заячьи, и все как рукой снимало!

— Ну, это пустые бредни, — втолковывал третий. — Как можно считать наукой этот шарлатанский бред? Моя жена вылечилась пчелами. Восемь пчел одновременно укусили ее куда надо, и теперь она скачет, как коза.

— Зачем вы слушаете всю эту ерунду? — бескорыстно интересовался четвертый знакомый. — Это же какое-то шаманство! Лечиться надо только змеиным ядом. Я приведу к вам мою тетю — у нее еще сохранился змеиный яд.

— Лучше бы я этого не слышал, — горестно резюмировал пятый эрудит. — Просто непонятно, как это я ухитрился жить на одном историческом отрезке с этими троглодитами! Боже! И это мои современники?! Заячьи шкурки! Свитера! Пчелы! Гремучие змеи! Какой-то родовой строй, едва переходящий от охоты к оседлому скотоводству!

Я стонал от стыда. Я краснел до ушей. Передо мной стоял живой гений, владеющий великой тайной исцеления. Но, оскорбленный и непонятый, он предпочитал скорее унести ее в могилу, чем разбалтывать на таком раннем отрезке истории, как переход к оседлому скотоводству!

Гений гордо удалился. Вслед ему ухмылялся шестой гуманист:

— Он просто недоросль. Радикулит лечат парафиновыми ваннами. В ванну напускается прямо из крана расплавленный парафин, и…

— Скажите, а расплавленный чугун не годится? — спросил я.

— Чугун жестковат, — сказал гуманист. — Когда он застывает, из него трудно вынимать больного.

По ночам, в те мгновения, когда я засыпал, мне снились кошмары. Трактористы с лязгом гонялись за зайцами, шоферы выпускали из мотора пчелиные рои, а таинственные женщины, закутанные в тигровые шкуры, шевелили раздвоенными язычками, как кобры.

Надеюсь, мне поверят, что радикулит стал меня несколько тяготить. Он привлекал к себе повышенное внимание. И я перешел от теории к практике. Сначала я лег на мешок с жареным песком. Этот песок, вероятно, жарили в доменной печи. Во всяком случае, мешок дымился. Я заметил это сразу, хотя очередной гуманист, настоявший, что поступать нужно именно так, отгонял дым пальмовой ветвью, чтобы не огорчать меня.

Когда я полежал на этом мешке столько, сколько было нужно моему целителю, меня при помощи простого рычага перевернули на другую сторону и стали чем-то мазать. Думаю, что мазали крахмалом, потому что после того как меня прогладили утюгом, я перестал сгибаться.

— Теперь вас можно показать врачу, — радостно сообщим мне гуманист, и я не возражал. Я был доведен до той степени бесстрашия, когда человеку уже все равно, страдать иль наслаждаться.

Лечение подручными средствами было завершено, и в мою судьбу плавно вошла медицина, раздувая белые паруса и сверкая шприцами, ампулами и красивенькими молоточками. Она гудела кварцевыми лампочками, ослепляла соллюксами, звала на незыблемую гладь жестоких клеенчатых кушеточек, очень похожих на тот исторический топчан, на коем величественно скрывала свою подагру мадам Рекамье.

Я пополз по линии строгой науки, держа в зубах рецепт.

Старый провизор, едва я показался в аптеке, учтиво стал на руки, ибо он был деликатен и полагал, что так нам будет удобнее беседовать. Мы разговорились.

— Радикулит, — сказал он, — ничего нового из себя не представляет.

Это замечание обрадовало меня. Я переступил с руки на руку, выпустил изо рта рецепт и сообщил любезному старцу, что обзавелся радикулитом случайно, а не в погоне за новой модой, и теперь несказанно рад, что мое приобретение ничего общего с модернистскими веяниями не имеет.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — ободрил меня провизор, кося глазом на рецепт, — никаких модернизмов! Вам выписали витамин? Прекрасно! Витамин — это всегда хорошо! Независимо от радикулита. Одно другому не мешает.

Старый специалист оказался провидцем. Одно другому не мешало…

Я почувствовал великую уживчивость витамина. Не мешали мне также ни кварцевые лампочки, ни соллюксы, ни те изящные черные тарелочки на голенастых палочках, которые называются УВЧ.

Но больше всего меня удовлетворяли никелированные игрушечные молоточки, которыми меня постукивали по разным местам. Это постукивание тщательно описывалось в специальном журнале, что, вероятно, представляет собой интересное чтение…

А избавился я от радикулита при помощи молодого поэта Мити.

— Слушайте, — сказал он мне, — вы что-нибудь знаете о китайском иглоукалывании?

Я знал о китайском иглоукалывании то же, что и вы, дорогой читатель. Я знал, что таковое имеется и, как всякое таинственное средство, оно окружено ореолом мистики. Кроме того, я знал, что врачи снисходительно морщатся, когда с ними разговаривают на эту тему.

— Это древнейшее средство, — убеждал меня Митя. — Еще китайские богдыханы…

— Митя, — попросил я, — идите, пожалуйста, к черту.

— Я могу идти куда угодно, — гордо ответил он, — притом, заметьте, идти, а не ползти. Потому что я вылечился вмиг при помощи этого самого иглоукалывания. Мой товарищ, кандидат наук, занимается изучением этого метода и даже написал книгу.

— Почему же я ее не читал? — возмутился я.

— Потому что она вышла крохотным тиражом. Потому что наши надменные аллопаты не уважают новшеств. Потому, наконец, что новое дело требует энтузиастов, а энтузиастов считают чудаками. А этот энтузиаст сочетает иглотерапию с введением лекарств. Он ищущий человек. Он новатор. Он мыслит. В конце концов, неужели вы не можете пострадать для науки? Вы же все равно страдаете!

И совершенно неожиданно для себя самого я твердо сказал:

— Митя, жребий брошен, я готов принять буддизм. Зовите вашего богдыхана…

Митин товарищ оказался чудным молодым человеком, близоруким, застенчивым и лысым. Он не делал надо мной пассов и не произносил заклинаний. Это меня несколько насторожило. Во-первых, молодой человек пришел не в шелковом халате и не в чалме, как это любят делать наши цирковые артисты. Он пришел с портфелем, в котором лежали обыкновенный белый халат и столь полюбившийся мне блестящий молоточек. Он надел халат и стал задавать мне вопросы, точно такие, какие задают не только обыкновенные невропатологи, но и даже выдающиеся медицинские светила. Затем он попросил меня перевернуться.

Митя уселся на диван и сказал:

— Я не хотел бы, чтобы вы составили обо мне дурное впечатление. Я тоже понимаю в медицине и мог бы вам дать кучу полезных советов. Но вас нужно было вылечить, и поэтому я молчал. А теперь я проявлю эрудицию и расскажу вам сразу всю историю медицины. Итак, слушайте…

Я стал переворачиваться со спины на живот в тот момент, когда Митя начал рассказывать о первых древних памятниках материальной культуры, свидетельствующих о состоянии медицины родовых племен. Я поворачивался медленно и величественно, как звезда Альдебаран вокруг своей оси. Я перевернулся к тому времени, когда педантичный Митя уже дошел до нашего Минздрава.

Итак, я предъявил застенчивому молодому человеку ту загадочную часть организма, которая страдает всю жизнь, начиная с детства.

И тут случилось чудо. Причинив несколько непривычную для этого места боль, молодой естествоиспытатель скромно предложил мне встать на ноги. Он так и сказал:

— А теперь встаньте, пожалуйста.

— Вставайте, — подбодрил меня Митя. — Вы уже здоровы.

— Вы так думаете? — осторожно спросил я.

— Вы сейчас сами будете так думать, — строго сказал Митя.

И я встал.

Для начала я сделал «ласточку», как Уланова. Потом я подпрыгнул и сделал «голубцы», как Плисецкая. Потом я встал в позу Аполлона. Я приседал, как Дискобол, наклонялся, как Гермес, и даже изобразил Мальчика, вынимающего занозу. Я вел себя, как древний грек работы Фидия.

А молодой естествоиспытатель сидел в углу, скромно потупившись, как деревенский чудотворец, и над челом его сверкал нимб.

И вот когда я надел штаны, я понял, что новое — это просто хорошо забытое старое и так тяжело приходится страдать, чтобы убедиться в этой истине, такой очевидной и ясной для тех, кто перестрадал, и такой туманной и сомнительной для тех, у кого еще все впереди.

И еще мне удалось установить, что мы часто не знаем сами, на чем сидим.

А это оказывается очагом познания…

80–е годы ХХ века