Газета «Новости медицины и фармации» 12 (627) 2017
Вернуться к номеру
Друг мой Пашка
Авторы: Бобров О.Е., г. Киев, Украина
Разделы: Любимая страница
Версия для печати
Мы познакомились в институте. Как попали с ним в одну группу на первом курсе, так и доучились вместе, несмотря на то, что на старших курсах группы сначала сокращали, потом еще раз сокращали и, наконец, в субординатуре (была в те годы такая заморочка, очень, скажу вам, полезная) — укрупняли. Вследствие этого можно было начать учиться в одной команде, а к окончанию института оказаться среди малознакомых людей. Но нам повезло. Мы как встретились первого сентября, так и провели все шесть лет учебы в «одной конюшне».
Наша дружба зародилась достаточно неожиданно. Дело в том, что деканат десятилетиями использовал старый, почти зоновский, прием. Для контроля за малолетками, то есть за теми, кто поступил сразу после школы, в группу обязательно включали людей бывалых: фельдшеров, бывших работников админчасти института, отслуживших в армии. Если нам было по 18–19 лет, то им — уже под тридцать, к тому же большинство из них были членами партии. «Большой брат» в те времена не спал, а зорко следил за кандидатами в трудовую интеллигенцию и контролировал все закоулки богатого внутреннего мира студеозиусов медикусов. Мало ли что. Вдруг какой-нибудь несознательный строитель светлого коммунистического будущего купит у коварного араба или даже негра джинсы или диск с новомодным рок-идолом. Или еще хуже, залезет уроженка Полесья или Слобожанщины в койку к латиносу. И совсем беда, если зачастят недоросли в клубы да кружки неформальные. А там и до Булгакова или даже Солженицына рукой подать! Или наденут вышиванки, соберутся у памятника Тарасу Шевченко и начнут вірші читати. Вот для активной профилактики таких безобразий и назначали в группы смотрящих. Как правило, недалеких, но проверенных и рекомендованных соответствующими компетентными органами для получения высшего образования. Учились они еле-еле… Знаний у них не было никаких, потому что у большинства напрочь отсутствовала способность эти знания усваивать. Да они им были, в общем-то, и ни к чему. Именно тогда мы узнали классическую поговорку: «Им что-то знать необязательно. Им с больными не работать. Они на главврача учатся».
Таких «старцев» и у нас оказалось трое: мадам с семилетним стажем работы клерком в деканате мединститута, а на нашем потоке назначенная целым студдеканом; старшина запаса, бывший фельдшер, или наоборот — бывший фельдшер, старшина запаса; и Пашка — фармацевт, вернувшийся из армии с чистой совестью, то есть рядовым, без лычек. При этом он во всяких органах не участвовал и ни в чем не состоял. Поступил он, как оказалось, случайно. На гражданке он руководил аптекой, но что-то подтолкнуло его к поступлению в мединститут. А так как фармучилище он закончил с красным дипломом, то, сдав профилирующую химию на 5 баллов, взял да и поступил в институт. Нужно сказать, что в те годы работа фармацевта была совсем не престижная. Копеечные цены на лекарства, мизерные зарплаты… Тогда еще не знали слов «тендер», «откат», «генерик»… Вот и Пашке это надоело, и он решил, что пора и ему, «светя другим и попутно сгорая», влиться в ряды борцов за здоровье жителей Страны Советов.
Я не случайно употребляю слова почти что бравурного марша. В те годы нас всех готовили к борьбе, причем в окружении злобных и коварных империалистов.
Вот так и встретились 28-летний фармацевт, ставший студентом, и 18-летний пацан, только оторвавшийся от мамкиной юбки. Встретились и... подружились.
***
Пятница. На улице осень. Уже не ранняя, но еще не поздняя, когда одинокие листочки уже не в состоянии прикрыть наготу веток. На улице золотая осень.
Мы с Пашкой дежурим. Я — хирург, он — анестезиолог. Оба в своих подразделениях ответственные. Деды. Попиваем чаек. Как раз сегодня выписался жирненький пациент, с совминовской продбазы. Он и подкинул гуманитарку. И к чайку — колбаска с/к, галеты. В 1990-е годы, когда в магазинах не было вообще ничего, это было немало. Попиваем чаек в каморке гемосорбции в оперблоке. Ну и гоняем в нарды, шиш-беш по-народному. Мы зашхерились подальше от всех. От больных и их родственников, от дежурной бригады и всяких линейных контролей администрации и горздрава. Нам можно. Мы — старослужащие. Деды, оттянувшие уже по десятке в этой больничке. Мы свое к каждой скорой уже отбегали. Пусть пионеры работают. Им надо. Надо учиться, расти. Будет сложно или стрем какой — знают, где найти. Всегда подстрахуем. Поможем. А надо будет — и защитим. А как иначе? Они ведь братья наши. Хирурги, только еще маленькие… Но не беда. Подрастут. Научатся. Мы же научились. А пока — пусть бегают… А мы… попиваем чаек. Играем в нарды.
Блаженство длилось недолго. Раздался стук в дверь.
— Можно? — в щель просунулась голова интерна. — Шеф! Вас к телефону. В первой хирургии… В ординаторской. Говорят, из института. Профессор какой-то… Говорит, что ваш знакомый.
Мобильников тогда еще не было. Нужно идти.
— Потом доиграем. Учти, я расположение запомнил. Так что не мухлюй. А ты, сынок, чайку попей. Цейлонский. «Три слона». Это тебе не мусор с пола Батумской чаеразвесочной фабрики № 33… Я скоро.
Вот и ординаторская. Трубка лежит рядом с аппаратом. Гудков не слышно. Значит, на том конце провода ждут. Наверное, я им действительно нужен.
— Да. Я… А кто это? Серега? Ну, богатым будешь. Не узнал, не узнал… А с каких пор ты профессор? Ага, понятно. Интерну так представился для важности. Шутник. Нарвешься когда-нибудь на какого-то правдоискателя. Ославит. Ну да ладно. Что надо?
Наступила пауза. Серега, а это был еще один мой старый друг, сосудистый хирург из НИИ хирургии, явно собирался с мыслями.
— Понимаешь, есть у меня родственники, а у них — бабушка… Ну, ты должен помнить, это Беллы, что уехала, по ее мужу Зальманчику — двоюродная тетя…
— Слышишь, кореш, не тяни быка за бецимболыки. То, что у тебя родственников в каждой синагоге по три десятка, это я знаю. Что ты хочешь?
— Ничего особенного. Для тебя это пара пустяков. Понимаешь, у бабушки — гангрена. Нужно ножку отпилить. Вот и все. А родственники будут очень благодарны.
— Возьми сам и отпили. Вы же «флагман», вот и флаг вам в руки.
— Да ты что! Если я в сосудистое отделение положу гангрену, меня с работы выгонят. Ну, выручи, что тебе стоит, — заскулил Серега. — Родственники достали. А ты ведь знаешь, как у нас… Если родственники отвернутся — пиши пропало.
Правильно говорят: «Сердце не камень».
— Черт с тобой. Везите. Но учти — обес–печение лекарствами ваше. Ну, и бригаде нужно будет спасибо сказать.
***
Вы представляете торжественный въезд триумфатора после усмирения очередной провинции в Рим? Так вот, это — жалкое зрелище по сравнению с тем, как бабушку загружали в больницу. Впереди — охающие женщины с оклунками, свертками и пакетами. За ними, как на троне, на стуле четыре здоровенных мужика несли сидящую бабушку, привязанную теплыми клетчатыми женскими платками, с выставленной вперед закутанной, как кокон, ногой. Сзади семенила смешанная по возрасту и полу стайка разновозрастных родственников. Всех их объединяли массивные носы и чувственные губы. Тут уж не ошибешься. И все они безостановочно о чем-то причитали.
Я незлым, тихим словом помянул Серегу…
***
— Ну, что будем делать? — спросил я Пашу, когда в перевязочной размотал все тряпки с ноги.
— Ох ты ж… мать, — доходчиво ответил он.
Не буду утомлять уважаемого читателя некрофильскими описаниями увиденного нами. Коротко скажу, что это была не гангрена. Это — гангренище!!!
К тому же у бабульки был полный набор болезней, характерный для двух народов, обозначенных Господом в постоянные кочевники, — евреев и армян. Было все, начиная с сахарного диабета, желчнокаменной болезни, ишемической болезни сердца, аритмии и прочей гадости. И два инфаркта в анамнезе. Короче, смерть ей раздала в этот кон флеш-рояль.
Но делать что-то надо. Что-то надо делать… Думайте, корифеи. Уже приняли бабушку в отделение. Поезд уже ушел, отступать некуда.
— Слушай, пока у бабки есть эта нога — источник интоксикации, мы ничего не сделаем. Нужно по-быстрому ножку ампутировать. Гильотинным способом. Мать его, с культей. Только наводящие швы, все равно рана развалится. А потом уже можно будет ее и попробовать полечить по-людски, — неожиданно для меня сказал Паша. Неожиданно, потому что у меня где-то в глубине души теплилась надежда, что он категорически откажется от проведения наркоза. А за это время бабулька может и попрощаться с нами. Но надежда умерла. Родственники отчетливо услышали, что сказал анестезиолог. Альтернативы операции не стало.
***
— Бригаде — мыться. Больная в наркозе. Интубирую…
— Ну, черт. Остановка. Я вентилирую — ты качай сердце. Бабы, бегом катите дефибриллятор… Набирайте адреналин… Длинную иглу.
— Паша, по-моему, ребрам хана… Два или три…
— Да потом посчитаешь… Качай. Да где же дефибриллятор? Быстрее… Коврик резиновый на пол положите. Сухой…. Иди на мое место. На, держи мешок… Дыши, чаще. Вот так.
Паша отработанным движением загнал иглу в сердце, потянул поршень — кровь, значит, в полости. Быстро ввел содержимое шприца. Выдернул иглу.
— Всем от стола!!! Разряд!!!
Тело бабушки выгнулось и подпрыгнуло над столом, как будто стремясь улететь от этих варваров, облепивших ее проводами и датчиками, затолкавших во все отверстия трубки, поломавших ей ребра и… не успокоившись на этом, решивших ее заколоть толстенной иглой и добить электричеством.
Но ремни не позволили телу взлететь…
— Подыши, подыши… Интенсивнее. Вот так. Хорошо… От стола!!! Разряд!!!
— Павел Леонидович, на мониторе — сердечные импульсы. Завелось!!!
Зеленая линия действительно стала изгибаться неправильными горбиками. Вот еще один, еще…
— Ты смотри, сделали бабушке еще и ритм синусовый. Ай да мы!
— Ладно, сердце запустили, а что с ногой-то делать будем?
— Что, что. Пили. Второго шанса не будет. А так — уберем источник интоксикации, а там видно будет.
Так и закончили операцию. Ногу ампутировали. Редкие швы. Повязка.
***
Когда я вышел из операционной, два десятка глаз устремились на меня.
— Что, доктор, все? — спросил самый солидный из родственников.
— Все. Операция окончена. Подождите немного, ее вывезут.
— А куда вывезут, в морг? Или у вас положено, чтобы тело полежало два часа в отделении? А вы нам поможете, чтобы ее забрать без вскрытия?.. У нас очень мало времени.
Мои мозги закипели, отказываясь понимать происходящее.
— Причем здесь морг? Жива она. Сейчас поедет в реанимацию, а там — как Бог даст.
— Как жива? Вас не предупредили, что Фирочка, Софочка, Зяма и Женечка через три дня, во вторник, уезжают на ПМЖ в Америку? Два года были в отказниках. С таким трудом билеты достали. А на бабушку места нет… Мы уже и в крематории договорились.
И тут до меня дошло. Этот мой «друг» Сережа вынес с родственниками приговор, а исполнителем назначил меня! Ах, ты!..
Я вернулся в операционную.
— Паша, Пашенька… Дружище. Умоляю… Делай все, что угодно, но бабулька должна жить!
Я рассказал ему о ситуации.
— Ну и твари, — буркнул он.
***
Додежуривала бригада без нас. Мы занимались бабушкой. На следующий день мы сообщили домашним, что остаемся у спецбольного по распоряжению министерства, как индивидуальный пост. Короче, мы провели в отделении безвылазно семь суток. На восьмые — с раной, заживающей первичным натяжением, в полном сознании, с синусовым ритмом — бабушка поехала долечиваться домой. К Фирочке, Софочке, Зяме и Женечке, которые никуда не улетели.
Шеф отпустил нас на трое суток. Сначала мы поехали в баню, отмыться от больничной вони. Потом — на склоны Днепра, в любимый ресторан «Кукушка», на открытую веранду, окруженную деревьями с золотыми листочками… Потом… (об этом совсем другая история).
На третий день мы поехали домой, сначала — к нему, потом — ко мне…
***
Спустя полгода бабушка с родственниками все-таки уехала в Америку. А через два года туда уехал и Паша. Помню, как мы в последний раз обнялись на перроне. Он ехал через Италию. И все…
Больше мы с ним никогда не виделись.
И что это за Америка такая, что всех туда тянет?