Газета «Новости медицины и фармации» №6 (724), 2020

Надо же, проснуться в таком состоянии! Липкая тягостная тоска обволокла не только душу, не только сознание, но и, казалось, каждую клетку тела. Я пытался найти этому объяснение. Неужели снова приснилась война? Нет, сна не помнил. Может быть, ночью, как и сейчас, ныл подлый рубец — один из оставшихся после давнего ранения? Но я ведь давно привык к этим болям. Возможно, тоскливо потому, что проснулся в пустой квартире? Жена и сын — в Прибалтике в краткосрочной туристической поездке. Нет, не это. Стоп! Сегодня не надо срочно вскакивать с постели. Нерабочий день. Праздник Победы. Отчетливое воспоминание, как яркая вспышка, осветило причину отвратного настроения.

В то утро ровно тридцать лет назад шестнадцать раненых офицеров проснулись в палате после радостной ночной пьянки. В два часа ночи нас разбудила старая медицинская сестра. Старая! Ей в ту пору было значительно меньше, чем мне, пятидесятилетнему, сейчас. «Мальчики, победа!» Она включила репродуктор. Из него торжественно звучал неповторимый голос Левитана. Мы вытащили из тумбочек хранимую для этого случая водку. Счастью нашему не было предела! Утром похмелье. Не после пьянки. У каждого из нас были причины для похмелья и без алкоголя. Скоро мне двадцать лет. А я тяжелый инвалид. Жива ли мама? Кроме нее, у меня никого нет. Куда я денусь после выписки из госпиталя? Осуществится ли мечта стать врачом? Как? Неоконченное среднее образование — девять классов.

Ладно, это было тридцать лет назад. Но сейчас-то какая причина? Все сложилось наилучшим образом. Мама вернулась из эвакуации. Экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и поступил в медицинский институт. Стал врачом. Господь вручил меня самой лучшей в мире женщине. Сын с золотой медалью окончил школу. Да какую школу! Английскую, в которой учились только дети и внуки киевской супер–элиты, в которую евреев не принимали, придумывая разные «уважительные» причины. Сейчас он студент третьего курса физического факультета Киевского университета. Правда, единственный –еврей на своем курсе. Печально, конечно. Но не это же стало причиной липкой тоски?

Я поднялся, сделал несколько упражнений на турнике, помахал своей увесистой палкой, помылся под душем, включил холодную воду и стоял под ней до тех пор, пока зуб на зуб перестал попадать. Настроение оставалось на той же точке замерзания. За завтраком поставил перед собой рюмку, вытащил из холодильника початую бутылку водки.

Удивился внезапно возникшему сомнению — наливать или не наливать? Уже это одно было плохим симптомом. Не налил. Такое состояние дóлжно отметить в календаре… в черной траурной рамке… Не заболел ли я? Да нет, здоров как бык. Вошел в комнату. Посмотрел на телевизор. Надо бы включить. Праздник ведь, тридцать лет со дня Победы. Но телевизор смотреть не хотелось. На секретере лежала очередная, присланная накануне, глава диссертации моего подопечного. Взял красную шариковую ручку и сел приводить текст в божеский вид. Вот так оно, испеку еще одного кандидата медицинских наук, еще один национальный кадр. Но станет ли он ученым? Ладно, пусть не ученым. Хотя бы врачом. Перелопачивая винегрет в нормальную главу, забыл о настроении. И о времени забыл.

Зазвонил телефон. Начинается! Естественно, от поздравлений сегодня телефон раскалится. Неохотно снял трубку. Незнакомый баритон:

— Гвардии лейтенант Деген! Оперативное время двенадцать часов семь минут. Ровно через десять минут быть у памятника Ватутину! Форма одежды парадная, со всеми орденами и медалями.

Не успел спросить, какой сукин сын меня разыгрывает. В трубке раздавались гудки.

Кто это может быть? «Оперативное время»… Такое мог сказать только знающий военную службу. Причем только офицер. Кто же звонил?

Не будь этого «оперативного времени», я бы плюнул на розыгрыш и остался дома. Но любопытно все же, кто это? Ходу до памятника Ватутину максимум две минуты. Ордена и медали — на пиджаке. Обычно они на гимнастерке, на той самой английской суконной гимнастерке, которая была на мне, с орденами и медалями, в утро ранения. Заплаты на ней хлопчатобумажные. Не нашлось в госпитале английского сукна, чтобы придать моей гимнастерке приличный вид. Ее со всеми регалиями я надеваю раз в году — в день последнего ранения. Отмечаю его как день рождения.

На пиджаке ордена и медали оказались по уважительной причине. Перед отъездом в Израиль моего друга Мордехая Тверского мы решили сфотографироваться при полном параде. Мотин китель, похожий на ветошь еще тогда, когда бывший капитан Тверской донашивал его на последнем курсе института, сгнил на помойке. Все Мотины награды сверкали на пиджаке. Пришлось и мне в пиджак перелезть. А потом я забыл возвратить иконостас в его первобытное состояние на гимнастерке.

Облачился.

Памятник Ватутину у входа в парк по улице, на которой мы живем. Еще издали увидел у памятника группу офицеров. Подошел.

Два генерал-майора танковых войск и четыре полковника-танкиста приветливо улыбались мне. Ни одного знакомого. Несколько растерянный, чтобы скрыть свое состояние, этак развязно я спросил:

— Ну, так кому докладывать?

Офицеры молчали, продолжая улыбаться. Время тянулось. Я чувствовал себя не в своей тарелке, что, вероятно, отразилось на моем лице. Невысокий худощавый генерал-майор нарушил молчание:

— Йонька, сукин сын, не узнаешь?

Никто, кроме моего друга по танковому училищу, никогда меня так не называл. Как же я мог не узнать его?!

— Сашка! Быков!

Мы обнялись. Вернее, Сашка обнял меня. Я — только одной рукой. Во второй у меня палка.

Необходимо представить Александра Быкова до того, как прозвучит первая фраза после объятия.

Рота наша в училище была укомплектована фронтовиками. Первый набор фронтовиков. Только несколько гражданских, Саша — один из них. Он попал в училище сразу после окончания десятого класса. Двухэтажные железные койки нашего второго взвода идеальным строем с идеальной заправкой стояли напротив таких же коек первого взвода. Кроме этих чудовищ, казарму ничто не украшало. Моя постель была на первом этаже. Справа — проход между койками. А слева впритык в течение целого года моим соседом был Саша Быков. На год старше меня, более образованный и по-настоящему талантливый юноша, в нашей дружбе он считал меня ведущим. Сказывалось то, что в училище я оказался после двух ранений, а Саша только мечтал «о доблести, о подвигах, о славе».

Я не преувеличил, написав «по-настоящему талантливый юноша». Он блестяще рисовал, но тщательно скрывал это — не хотел, чтобы его привлекли ко всяким оформлениям, это могло способствовать постоянной прописке в училище. Саша не хотел стать «придурком» — он хотел воевать. Однажды на листе из альбома он нарисовал мой портрет. Не будучи социалистическим реалистом, Саша изобразил меня таким, каким видел: в гимнастерке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Надо же, именно в тот момент, когда тесная группа курсантов восхищалась Сашкиным мастерством, подошел не замеченный нами командир роты капитан Федин. Офицер до мозга костей. Молчаливый, справедливый, требовательный. Роту он любил. И рота любила его. Из-за моей спины он выхватил портрет и порвал его на несколько частей. Знаете, я почувствовал боль, словно разрывы прошли не по бумаге, а по моей плоти. Взглядом, молча, мы проводили выброшенные капитаном куски бумаги. Федин, кажется, понял мое состояние:

— Во-первых, курсант не должен быть расхлябанным. Гимнастерку следует застегивать на все пуговицы. Во-вторых, Быков, мне по душе ваша конспирация. Не разоблачайтесь.

Все это и еще многое мгновенно прокрутилось в моем сознании во время объятий. Захлестнутый эмоциями, я забыл о том, что мы не одни, и ляпнул:

— Как это тебя, еврея, сделали генералом?

Полноватый генерал-майор на пол–головы выше Саши возмущенно спросил:

— А вы, еврей, разве не генерал?

— Что вы! Я все еще гвардии лейтенант.

— Ну как же, вы ведь доктор медицинских наук. Генеральская степень!

— Но, позвонив мне, вы все-таки обратились к гвардии лейтенанту.

Уже произнося эту фразу, я понял, что сморозил глупость и надо как-то выпутываться. Но офицеры оказались достаточно деликатными, и мой ляп был успешно замят.

Саша познакомил меня со своими товарищами. По пути к Могиле неизвестного солдата он рассказал, каким образом разыскал меня. Вот этот полковник, Анатолий, — его сосед по дому, любитель поэзии. Как-то Саша прочитал ему мою поэму «Курсант». Много рассказывал о своем друге и читал стихи друга. А сын Анатолия в прошлом году окончил Владивостокский медицинский институт, стал специализироваться по ортопедии и травматологии. Однажды, увидев в научном журнале мою статью, сын показал ее Анатолию, а тот — Саше. Фамилия ведь редкая. Под заглавием статьи выходные данные — больница в Киеве. Так Саша узнал не только то, что я жив, но и мое местонахождение. Единственное, что удивило его, это профессия. Саша никак не представлял себе, что я могу стать врачом. Собирался написать то ли в редакцию журнала, то ли в киевскую больницу. А тут такая удача — поездка на западную границу. В Киеве они проездом. Приехали рано утром. Вечером уезжают в Москву и дальше. Служат они на китайской границе.

— Разыскать тебя оказалось проще пареной репы. Позвонил в справочное. Адреса я не знал, но он и не понадобился. Ты единственный Деген в Киеве, как сказала телефонистка. А еще она попросила передать доктору Дегену поздравление с праздником Победы от имени всего справочного бюро. Забыл спросить, как ее зовут.

На площади Славы мы подошли к обелиску, к Вечному огню, к Могиле неизвестного солдата, к другим могилам. Народу было — не протолкнуться. Наша группа привлекала к себе внимание. Офицеров несколько удивило, что время от времени из толпы появлялись люди, поздравлявшие меня с праздником. И потом, по пути к ресторану, встречались мои пациенты. После каждого поздравления кто-нибудь из офицеров с улыбкой непременно комментировал обширность моих знакомств, или, как они выражались, популярность.

В ресторане мы разлили водку в фужеры. Первый тост… Впрочем, тоста не было. Просто мы посмотрели друг на друга, не сговариваясь, встали и молча выпили. Во время обеда я рассказал им, что, еще будучи студентом, прочитал в «Военно-медицинском энциклопедическом справочнике» статью «Боевые потери». Оказывается, во всех армиях мира самые большие боевые потери — в танковых войсках. Саша по этому поводу заметил, что, кроме меня, он не нашел ни одного живого из нашей роты. Я назвал ему еще двоих. Таким образом, нам известны четверо из ста двадцати пяти.

Тосты. Воспоминания. Воевали оба генерала и Анатолий. Правда, Анатолий успел повоевать только против японцев. Еще до рассказов я смог кое-что определить по наградам. У Саши — два ордена Оте–чественной войны второй степени, орден Красной Звезды, медали «За взятие Буда–пешта», «За взятие Вены», юбилейные и по разным другим поводам. У генерал-–майора — джентльменский набор: орден Оте–чественной войны второй степени и орден Красной Звезды. Кроме медалей «За взятие Варшавы» и «За взятие Берлина» — юбилейные и по поводам. У Анатолия — орден Красной Звезды, медаль «За победу над Японией». Такие же, как на кителях трех остальных полковников.

В ресторане мы просидели до самого вечера. Выпили основательно. Разговор шел достаточно общий. Каждая фраза перемежалась жалобами. Говорили о невыносимых условиях жизни на китайской границе. Дикое напряжение. Постоянная тревога. Понимаешь, много этих китайцев. Обстановка дерьмовая. Нервы на взводе. Танки, понимаешь, у нас отличные, но ведь очень много этих китайцев...

Услышав фразу о хороших танках, я рассказал, как приехал в Коростень срочно прооперировать больного. После операции случайно встретился с бывшим подчиненным — лейтенантом, командиром танка в моем взводе, а теперь уже генерал-майором, командиром танковой дивизии. Прогуливаясь возле его дома, издали увидел танки. Это были новенькие Т-54, которых я до этого не видел. Захотелось подойти и посмотреть. Но генерал сказал, что это невозможно — военная тайна. Естественно, я обиделся. Все шесть офицеров хором заявили, что для обиды абсолютно не было оснований. Все правильно. Военная тайна.

Побеседовать с Сашей обстоятельно так и не удалось. К московскому поезду мы чуть не опоздали. Хорошо, что поймали такси и частную машину. Попрощались у самого вагона, когда колеса начали медленно вращаться. Ни о чем не успели договориться.

Некоторое время я ждал письма от Саши. Моего адреса он не знал. Как это я не догадался дать ему визитную карточку? Но ведь он мог написать на адрес больницы, которая была обозначена в статье, опубликованной в научном журнале. Письма не было. А может быть, это даже лучше. Зачем еврею, советскому генерал-майору танковых войск, переписка с евреем, уже одной ногой стоящим в Израиле?

Прошло ровно десять лет. Вечером за столом — мои институтские друзья-фронтовики. Водка. С закуской некоторое затруднение — нам хотелось, чтобы все было как на фронте. Раздался телефонный звонок из Киева — восторженный отклик на интервью. Люди говорили о том, что видели и слышали меня по телевизору, человека, улетевшего в другую галактику и перед отлетом объявленного изменником родины…

2009 г.